Найденный мир - Страница 70

– Уже недолго, – проговорил вполголоса Злобин, как бы нечаянно поддержав оступившегося геолога. Обручев мог только подивиться запасу сил едва оправившегося от ран лейтенанта. – Вон, Владимир Афанасьевич, смотрите: холмы впереди.

Ученый поднял голову.

«Холмы», пожалуй, слишком сильное слово. Выступы изверженных пород, слишком прочных, чтобы поддаться выветриванию, когда вокруг них ветер и вода точили спрессованный пепел, унося остатки в море. Холмы возвышались на горизонте, пытаясь заслонить плечами предгорья, а те – безуспешно теснились, не в силах скрыть от взгляда далекие горы, черной стеной загородившие рассвет. Но на плоской равнине эти выступы служили любому путнику одновременно ориентиром и манком.

За ними колыхались верхушки деревьев, складывавших верхний ярус крон полупрозрачного редколесья. Обручев мельком обратил внимание на то, что здешний лес несколько отличается от того, что он видел близ Жарковского ручья. Здесь между зеленеющих квази-лиственниц встречались деревья иных пород: одни были покрыты, как дубы Старого Света, прошлогодней сухой листвой, другие только распустились рыхлыми почками. Третьи, лишь смутно видимые вдалеке, являли собою истинных лесных великанов: кряжистых, необыкновенно высоких, похожих на факелы, пламенеющие невозможно алой листвой. Зато «телеграфные деревья» почти не встречались. Не в первый раз Обручев пожалел о нелепой, трагической смерти ботаника Комарова. Тот, возможно, сумел бы подсказать какое-нибудь неожиданное применение богатству растительного мира, представшему перед экспедицией.

– Видите? – показал лейтенант уверенно. – Вон там подлесок плотно растет. Значит, должен быть ручей или родник. Над ним на высоте, даст бог, и устроимся. У самой воды опасно: могут явиться эти… динозавры.

Последнее слово он вымолвил со вкусом. Ученое и непривычное, оно, видимо, добавляло моряку веса в собственных глазах.

Обручев молча кивнул. Сейчас ему не хватало сил даже вымолвить слово.

Солнце выглянуло из-за горизонта впереди, брызнув огнем в глаза. Птичий хор встретил его новой песней. И откуда-то издалека донесся едва слышный гул – не стон, не вой, а словно бы голос ожившей пароходной сирены.

– Тш! – Никольский вскинул руку. – Что это?!

Первой сирене откликнулась другая, третья. Целая эскадра плыла, невидимая, в зеленом тумане над древней землей.

– Вы их видите? – пробасил Злобин, вглядываясь в редколесье.

Геолог покачал головой.

– Может, это ваши титаны? – предположил лейтенант.

– Мы же не знаем, как динозавры кричат, – отозвался Никольский. – Может, и они… Да стой ты, тупая скотина!

Тератавр пер вперед неодолимо.

– Трубят далеко, и ящер не боится, – заметил Злобин. – Значит, и нам не след. Бесы летучие тоже кричат страшно, а вреда никакого.

Про себя геолог подумал, что приземистая шипастая туша живого дредноута не боится ничего. Кроме разве что разломной бури. Во всяком случае, местные хищники, растерзавшие уже двоих участников экспедиции, ее не тревожили нимало.

И тут до ушей его долетел новый звук.

Если первый напоминал гул сирены, то этот – агональные корчи парового котла. В нем смешались пронзительный свист, и скрежет металла, и гулкий вой. Он будил атавистические инстинкты, оставшиеся человеку с той поры, когда его далекие предки сновали под ногами у чудовищных хозяев Земли.

Тератавр застыл. Секунду зверь поводил из стороны в сторону вытянутой клиновидной башкой, будто принюхиваясь, а затем, тяжело охнув, припал к земле раздутым брюхом.

– Что это с ней? – недоуменно спросил лейтенант.

– Это… защитная поза, – проговорил Никольский сдавленно, на миг опередив захлебывающегося холодным воздухом Обручева. – Она не может убежать от опасности. Слишком медлительна. Она прижимается к земле, защищая брюхо, и выставляет спинные шипы. А это значит…

– Что она напугана до смерти, – протолкнул геолог сквозь перехваченное горло.

– Все ко мне! – скомандовал Злобин, стряхивая винтовку с плеча. – Оружие к бою!

Обручев почти ожидал, что вот сейчас из чащи – хотя никакой чащи не было и лес просматривался насквозь на добрую сотню шагов – выломится чудовищный ящер, способный прокусить панцирь тератавра и разметать две дюжины матросов одним ударом хвоста. Но ничего подобного не произошло. Жуткий вой не повторялся больше, крики «пароходных сирен» тоже смолкли. Спустя четверть часа Катя осмелела настолько, чтобы подняться на ноги, и побрела дальше, привлекаемая вечно болтающейся перед клювом веткой. За ней двинулся и весь отряд.

…Кресло из адмиральского салона выглядело в рубке броненосца вполне уместно. Лейтенант Эшли, второй помощник капитана «Бенбоу», пришел к этому выводу довольно давно, но, к его величайшему сожалению, проверить эту идею на практике было весьма затруднительно. Каперанг Крэдок никогда бы не отдал подобного приказа.

Но этим утром капитан лежал в лазарете, заменивший его Харлоу отбыл осматривать выбросившуюся на берег немецкую канлодку, и Эшли не без оснований решил, что его час пробил. Мягкое кресло, чашка горячего кофе с ромом и полная власть на корабле – что еще нужно подзасидевшемуся в нынешнем чине лейтенанту, чтобы вообразить себя адмиралом? Уильям Эшли не считал себя писаным красавцем – он был достаточно умен, чтобы относить свою внешность к тому разряду, который принято именовать заурядным. Однако адмиральский мундир вполне способен с лихвой возместить все, что фортуна задолжала при рождении. Слава, деньги, внимание женщин, власть… право сидеть в рубке, когда другие стоят.