Найденный мир - Страница 29

Воцарилось мрачное молчание.

– Вы сказали – две особенности, – нарушил его Обручев. – Какая же вторая?

Никольский молча извлек из кармана нечто, с первого взгляда принятое геологом за кривой нож. Потом он понял.

– Так вот чем…

– Нет! – зоолог раздраженно тряхнул головой. – Вот именно, что нет! Когти стимфалид по всем признакам походят на то орудие, которым был убит матрос Костин. Кроме одного. Они намного крупнее. То есть вы были правы, Владимир Афанасьевич. Здесь водится еще один вид хищников или падальщиков, схожий со стимфалидами общим строением, но намного меньше размером: в два-три раза. И даже эти мелкие твари способны убить человека в считаные секунды.

– Умеете вы, Александр Михайлович, обнадежить, – сухо заметил Обручев.

– Ясненько, – промолвил Горшенин, потирая затылок, словно от забот у него голова разболелась. Возможно, так и было. – Значит, вахты надобно усилить. Непременно.

– Раз уж мы начали делиться дурными вестями, – делая над собой усилие, выговорил геолог, – то и я… Господа, но это должно остаться между нами. Я – уж простите, Павел Евграфович, – опасаюсь за дисциплину среди матросов.

В ответ на недоуменные взгляды он запустил руку в мешок для образцов.

– Вот, – бросил он, разжимая ладонь.

Последний косой луч закатного солнца выбил из мелких камешков багряные и золотые искры.

Горшенин прищурился, потом придушенно ахнул.

– Мне кажется, – неестественно спокойным тоном произнес Никольский, – или у вас полная горсть рубинов?

– Это не рубины, – пояснил геолог и, не дав слушателям облегченно вздохнуть, добавил: – Это красные бериллы. Изумруды, если хотите.

– Разве такие бывают? – изумился Никольский. – Впрочем, не важно. А желтые?..

– Топазы. – Обручев ссыпал самоцветы обратно в мешочек. – Их довольно много в россыпи: топаз – тяжелый камень, вода вымывает их из жил, но далеко не уносит. Бериллов меньше, но тоже можно отыскать.

Он пригладил бороду.

– Следовало ожидать чего-то похожего: риолитам часто сопутствуют бериллы и топазы, а мы стоим на изрядно подточенном эрозией риолитовом массиве, пронизанном геотермальными жилами. Но я не думал, что мы столкнемся с уже размытой жилой. Полагаю, когда об этом станет известно в Старом Свете, может начаться настоящая самоцветная лихорадка. Но это в будущем… а сейчас меня больше волнует, что случится, если об этом станет известно матросам. И не случится ли так, что половина лагеря, бросив все дела, отправится намывать камушки, а вторая половина попытается перерезать первой глотки ради добычи?

– Ну, это у вас уже какой-то дикий Юкон получается! – усмехнулся Никольский, но, глядя на Горшенина, осекся. Боцманмат кивал с таким видом, словно каждое слово геолога подтверждало его тайные страхи.

– Так что я бы просил вас не распространяться о моей находке, – заключил Обручев.

– Ну что ж, – проговорил зоолог после неловкой паузы. – Нас двадцать человек в неведомом краю. Наш корабль вернется неизвестно когда. Старший офицер ранен диким зверем и лежит без сознания. Вокруг лагеря рыщут твари, способные выдержать две-три пули в живот и после этого убить человека одним ударом лапы. Под нами спящий вулкан, способный проснуться в любую минуту. Матросы могут разбежаться, стоит им прослышать, что в соседнем ручье можно горстями собирать драгоценные камни. В конце концов, что еще может случиться?

– Господин боцманмат! Господин боцманмат!

– Ну, что еще? – Горшенин вскочил на ноги, напуская суровый и решительный вид.

– Парус на горизонте! – выпалил матрос, показывая в направлении выхода из бухты.

– Что же, «Манджур» вернулся? – расцвел в улыбке Горшенин. – Это хорошо…

– Нет! – матрос мотнул головой. – Не «Манджур».

– Ты что ж, шутки вздумал шутить? – боцманмат нахмурился.

– Что ж я, «Манджура» нашего не отличу? – обиделся матрос. – Это шхуна, не баркентина. И трубы у нее две. А у «Манджура» – одна!

В этот миг солнце, с тягостной медлительностью сползавшее под горизонт, наконец скрылось в волнах океана. Накатила тревожная, ледяная темнота. Стихли закатные крики сордесов. И только издалека донесся самый пугающий из звуков: еле слышный цепенящий вой пароходной сирены.

…Ближе к полуночи Обручев понял, что заснуть ему не удастся. Ботаник Комаров тихонько похрапывал под одеялом, Никольский после заката стушевался, читать при свете керосиновой лампы удавалось недолго – болели глаза, да вдобавок налетали крупные мошки: не кусались, но мельтешили, сгорали в огне, рассыпаясь угольками, и вообще отвлекали. Оставалось лежать в темноте и бояться.

Темнота за баррикадой полнилась черными глазами стимфалид. Темнота застила глаза перьями «черных петухов». Темнота шептала голосами матросов с таинственного корабля. Кто плывет на нем – враги ли, соперники? Можно ли ожидать друзей здесь, в Новом Свете, или линия Разлома отсекла все человеческие отношения и законы? Да человеческие ли? Возможно, здесь, в краю птицезверей и гигантских ящеров, нашлась форма жизни, наделенная разумом под стать людскому, и по вантам снуют хвостатые, чешуйчатые фигуры…

Спустя некоторое время геолог понял, что если не прервется, то накрутит себя до такого нервического напряжения, что начнет шарахаться от каждой тени и не уснет до утра. Он поднялся, стараясь не шуметь, и вышел из палатки.

Никольского он нашел у баррикады. Зоолог пристроился на полурасстеленном брезенте за грудой хвощей, между лампой и фонарем.

– Александр Михайлович…

– Тш! – цыкнул на него Никольский, не оборачиваясь. – Ложитесь.