Впрочем, за все время пути им встретился единственный зверь из тех самых травоядных – чтобы как-то отличать, Мушкетов про себя обозвал их «клюворылами» – и тот напугался больше людей, сломя голову бросившись прочь сквозь кусты. Крупные ящеры старались не заходить туда, где деревья росли гуще, а хищники следовали за ними.
– Что скажет тебе кулам-набато? – поинтересовалась филиппинка.
Геолог уже собирался ответить, когда его сбил с мысли далекий раскат грома. Молодой человек поднял голову в недоумении: небо сияло весенней голубизной. Погода в Новом Свете не отличалась устойчивостью, но сейчас ничто не предвещало грозы.
Он открыл было рот и осекся.
Раскат не стих. Он надвигался, набухал соловей-разбойницким посвистом – и быстрей, чем геолог успел осознать происходящее, лопнул.
Мушкетову показалось, что это барабанные перепонки у него лопнули и земля качнулась от изумления. Сквозь деревья, далеко впереди, завиднелся черный дым.
– Что же это такое? – с изумлением прошептал геолог. В голове у него метались идеи одна другой завиральней: извержение вулкана? шальной метеорит? предвестие еще одного Разлома?
– Пушка, – отрезала помрачневшая Тала. – Большая пушка лайми. С моря.
– Но… зачем они стреляют? – вслух поразился Мушкетов. – По кому?
И тут он понял.
В лесу стало очень тихо. Дальний разрыв погрузил в мимолетный страх все живое.
– Они… – пробормотал геолог, вглядываясь зачем-то в слепящее небо.
Гром грянул снова: иным, слабым голосом. Снаряд лег все там же, впереди, куда направлялись двое путников.
– Они обстреливают наш лагерь.
– Вашбродь! Вашбродь, да очнитесь же!
Шульц потряс головой, пытаясь избавиться от засевшей в ушах пробки. Все кругом словно бы плыло, и, чтобы подняться, ему пришлось буквально вцепиться в руку стоящего рядом матроса.
– Вашбродь, не ранены? Возьмите, – унтер протянул ему платок, – с правой ноздри у вас кровит изрядно.
– Все живы?
– Ага! – радостно скалясь, отозвался унтер. – Поконтузило всех, да у матроса Терещенко, кажись, перепонную барабанку высвистнуло. А так бог миловал, отвел дуру-бонбу.
– Отходить надо бы, вашбродь! – выдохнул стоящий рядом пожилой комендор. – А то ведь они щас прицел поправят и разнесут нас калибром своим. Уж на что я на японской шимоз навидался, но такого… Как вдарило, аж земля спод ног кувыркнулась.
Мичман снова мотнул головой. Звенело уже меньше, и кровь из носа вроде бы удалось остановить.
– Еще пару минут. – Это прозвучало скорее как просьба, чем как приказ, но мичман счел, что приказывать было бы сейчас… неправильно.
Горшенин тяжело вздохнул:
– Вашбродь, воля ваша… да только ляжем сейчас зазря. Патронов осталось по две обоймы.
– Хорошо, – после недолгого раздумья сказал мичман, – еще по пять выстрелов, и отступаем.
Сам он тоже попытался поднять винтовку, но сдавленно охнул, едва не выронив ставший неожиданно тяжелым ствол. Рядом грохнул выстрел, за ним еще и еще, и мичман с затаенной гордостью подумал, что никто из нижних чинов не пытался высадить обойму поскорее, целя в белый свет как в копейку. «Георгия всем, – мысленно поклялся он, – до кого угодно дойду, а выбью, ведь заслужили…»
Свиста падающей бомбы он так и не услышал. Просто земля вдруг встала на дыбы, а потом стало темно и покойно.
– С мичманом, похоже, все, вашбродь! – проорал почти в ухо Колчаку вернувшийся с левого фланга цепи сигнальщик. – После большой фугаски еще стреляли, а как шестидюймовым их накрыло, так и все.
– Плохо.
На иную эпитафию мичману Шульцу и погибшим вместе с ним у капитана сейчас не было сил. Его люди, как загнанные волки, молча брели по иссеченному шрапнелью подлеску, падая, когда грохот выстрела и нарастающий свист предупреждали об очередной бомбе, а затем вновь поднимаясь. В километре позади них шла цепь загонщиков.
Бой был проигран вчистую – у Александра Васильевича хватило ума и совести это признать. Попытка навязать британцам бой в пределах досягаемости пушек броненосца с самого начала являлась авантюрой. Следовало прислушаться к советам ученых, еще утром предлагавших бросить все, что нельзя унести в одну ходку, и уводить людей в новый лагерь. Но тогда он решил иначе, понадеявшись, что убежавшие от пары немецких пулеметов британцы струхнут и сейчас, если натолкнутся на серьезное сопротивление. Ставка, которую английский капитан хладнокровно перебил джокером главного калибра.
За холмами вновь громыхнул орудийный выстрел. Большинство моряков привычно легли наземь, однако Колчак с удивлением обнаружил, что в этот раз некоторые остались стоять, напряженно вслушиваясь в свист приближающегося снаряда… которого не было. Вместо него парой секунд позже докатился грохот разрыва.
– Что за… – выдохнул капитан. Это было скорее ругательство, чем вопрос, однако ближайший оставшийся на ногах матрос все же ответил на него.
– «Манджур» это, вашбродь…
– Сэр! Там…
Поначалу лейтенант Додсон просто не понял, что хочет сообщить ему матрос. Акцент уроженца Суонси, помноженный на волнение и отдышку после гребли, сделал речь сигнальщика почти не воспринимаемой на слух выпускника привилегированной частной школы. К тому же матрос все время сбивался на оправдания: «Мы сигналили-сигналили». Истинная правда, просто два оставшихся на броненосце сигнальщика были заняты исключительно разбором сообщений от мичмана Райта. «Стреляли-стреляли» – это тоже было правдой, но на фоне пальбы с берега несколько выстрелов с противоположной стороны были совершенно неразличимы. «Гребли уж так быстро, так быстро».